Маринад измены

Не знала Паня, что мужики живут с одними, а любят всю жизнь других…

Семьёй своей Паня гордилась: Иван Степаныч неплохо зарабатывал, подарки дарил, а мужик он был видный. Как мундир свой офицерский наденет, сапоги начистит — так хоть по главной улице с оркестром. Сама она всегда при продуктах находилась, Славка с Ирочкой уже в школу бегали. Жизнь устроена, налажена, чего ещё желать?

Земля слухом полнится

Самой красивой продавщицей в Снигирёвском сельпо была Паня. Женщина строгая, она живо могла навести порядок в очереди за ситчиком или случайно завезённым сливочным маслом, но покупателям никогда не грубила. А уж поболтать с бабами деревенскими не отказывалась. Селянки друг другу все косточки перемывали: кто где был, кому чего сказал, куда и зачем пошел.
Вот на такой конференции и узнала Паня, что в военном комиссариате, где её муж работал, появилась новая секретарша.
«Ногти — во, глазюки намазаны до самых бровей, а бровей-то и нет вовсе», — живописала известная склонностью к преувеличениям Тоська, первая на селе балаболка.

— Что там у вас за красота работает неописуемая? — вечером за ужином спросила Паня у Ивана. — Люди говорят, её в цирке показывать можно?
— Врут твои люди. Баба как баба, — муж устроился с газеткой на диване.

Дура крашеная

Как обухом по голове поразили Прасковью слова сварливой Тоськи:
— Иван твой вместе с секретаршей в командировку поехал!
Быть того не может: секретарш в командировки не берут! Но голову сверлила навязчивая мысль — ведь уехал же, сама ему в дорогу куренка отваривала, бельё чистое собирала. А у Тоськи брат в военкомате…
Неделю Паня не находила себе места. А когда вернулся Иван, жена устроила ему такой допрос с пристрастием, что соседи полночи заснуть не могли.
Наутро неудовлетворенная Прасковья явилась в военкомат и прямиком влетела в приёмную командира.
— Это так вы служите в нашей армии?
Вчерашний скандал грозился перейти в политическую плоскость. Прибежавший на шум Иван почти преодолел яростное сопротивление супруги и уже вывел её из приемной, но тут Лизавета, доселе притворявшаяся, что сказанное не имеет к ней никакого отношения, не выдержала. В ответ на Панино: «Не могут замуж выйти по-человечески, так прутся в армию порядочных мужиков из семей уводить!» — она ляпнула:
— Знать, не сильно он за твою семью держится!
Паня обратилась к военкому с жалобой. Результатом расследования стал перевод на новое место службы.

Бои местного значения

Семья переехала, а через несколько лет получила квартиру в посёлке под Николаевым, где стояла военная часть. Уже мало что напоминало Прасковье о похождениях бравого солдата. Да и вряд ли он теперь был способен на подобные «подвиги», считала она. Часто жаловался на сердце, ходил по поликлиникам, в санатории ездил. Когда Иван Степаныч принёс домой очередное направление на санаторно-курортное лечение, Ирина, посмотрев документ, обратилась к матери с вопросом:
— Батя взял путёвку на двоих? Это очень хорошо, поезжай, тебе обязательно надо воспользоваться возможностью отдохнуть по-человечески.

Прасковья Антоновна не успела даже порадоваться, так как муж, отобрав у дочери путевку, заявил:
— На двоих, потому что со мной едет сослуживец. И нечего тут выдумывать, займитесь лучше обедом.
Свет померк перед глазами Прасковьи, когда, придя на вокзал встречать вернувшегося с курорта супруга, она увидела, какому сослуживцу он помогает слезть с высоких ступенек поезда. «Боевая» подруга из непрощённого прошлого, потолстевшая и постаревшая, тянула к Ивану Степанычу ручки с накрашенными ногтями.
— Не трожь его!!! — Паня закричала так, что на её вопль оглянулись спешившие по перрону люди. Кровь ударила Пане в голову, и она с остервенением вцепилась в крашеные волосы мужниной подружки.
Очнулась Прасковья, когда солнечный луч скользнул по белой подушке к её лицу. Серый голубь урчал, сидя на подоконнике за стеклом, а само окно было зарешечено толстыми железными прутьями. Мыслей не было, желаний тоже. Только нестерпимо болела голова, и внутри словно звенел тоненький колокольчик. Выписали её из психиатрической лечебницы через месяц, и то благодаря хлопотам снохи-медсестры, позаботившейся о необходимых лекарствах и уходе.

На чужой территории

Обычно Степаныч работал на даче один. Несмотря на сердце своё, периодически требовавшее профилактического ремонта, он не доверял уход за садом детям. Прихватив из дому запас продуктов, пропадал на участке на неделю.
Паня после лечебницы потеряла интерес к жизни. Лишь подружка, Раиса Леонидовна, пыталась разбудить в потускневшей женщине прежнюю жизнерадостную Прасковью: «Ты до пятидесяти лет дожила, а ничем серьёзным, можно сказать, и не болела. Вот посмотри, у Ваньки твоего — и сердце, и почки, то лапы ломит, то хвост отваливается».
Посмотрев очередную серию «Клона» и не получив от просмотра никакого удовольствия, Паня тяжело поднялась с кресла и поплелась к соседке. Пол в кухне Раисы был заставлен трёхлитровыми баллонами, в тазу мокли два десятка огурцов, пряно пахли листья хрена, чеснок, метелки укропа. Увидев подругу, Рая принялась жаловаться на зятя:
— Просила его заехать на дачу огурцы собрать, а он явился сам, как огурец — пивом залился, и хоть хрен не расти. Слушай, а может, самой сбегать? Составишь мне компанию? За час мы туда-сюда обернёмся.
«Поддержу подругу, — решила Паня. — Заодно своего проведаю, хлеба отнесу, курицу сегодня отварила. Отощал поди там на овощах одних». Она шустро сбегала к себе, собрала узелок, и обе женщины зашагали через степь к дачному массиву.
«Воруют», — мелькнуло в голове у Пани, когда она заметила на своем участке торчавшую между помидорными кустами корму в ситцевой юбке.
— А ну положь, откуда взяла! — Прасковья ринулась на защиту собственности.
Преступница оглянулась, и крик замер у Пани на губах.

— Это опять ты?! — она задохнулась и начала медленно оседать. Лизавета с полным подолом помидоров некрасиво щурилась на солнце и вовсе не думала освобождать территорию. Она считала эту дачу своей, как считала своим и мужчину, жившего здесь с нею. Иван Степанович, вышедший из домика на бабий визг, подумал было, что жена может кинуться на Лизавету с кулаками, а то ещё и прихватит чего потяжелее. Он шагнул к ней ближе и прошипел прямо в лицо:
— Не вздумай скандалить! Второй раз тебя из психушки не выпустят.

У разбитого корыта

— Чёрт меня дернул позвать тебя, — сокрушалась Раиса Леонидовна, у себя на кухне отпаивая Паню валерьянкой. — Будь они неладны, огурцы эти, маринады, мужики-сволочи!..
Проклиная всё на свете, она пыталась вывести подругу из невменяемого состояния, но Прасковья сидела, уставясь в одну точку — в стоявшую среди консервно-огуречного натюрморта бутылочку с уксусной эссенцией. Когда Раиса отвлеклась на телефонный звонок, Паня молча встала и ушла.
Она умерла в больнице на третий день. Несколько глотков кислоты нанесли обширный ожог, который невозможно было вылечить, а выжженная дотла душа так и не смирилась с изменой, тенью сопровождавшей Прасковьину судьбу.
Схоронив жену, Иван Степанович вскорости перевез к себе её замену.
— Живи как сможешь, — сказал Вячеслав отцу, расстроенному непредвиденным оборотом событий. А Ирина и вовсе повесила трубку.

Весь вечер Иван сокрушенно вздыхал, сам себе наливал горькую и разговаривал с портретом не простившей его Прасковьи. А ночью у него в очередной раз скрутило сердце. Вызвавшая «скорую» Лизавета без толку металась по квартире между врачами и соседями и причитала:
— Что ж ты делаешь, паразит! Ведь если помрешь, я ни с чем останусь! Ты ж жениться обещал, прописку мне сделать!..
Иван Степанович только стонал и от боли скрипел зубами. Через несколько дней его не стало.
— Бог всё видит, — констатировали старушки на лавочке. — Всю жизнь она на чужое добро зарилась, вот у разбитого корыта и осталась.
В этот момент у подъезда остановился фургон, и бравые ребятки начали загружать в него ковры, телевизор и другую нехитрую домашнюю утварь. Лизавета вышла вместе с сыном, неся перекинутое через руку Панино меховое пальто. Поравнявшись с Раисой Леонидовной, она протянула ей ключи от Ивановой квартиры и, промолвив: «Чего уж теперь…», укатила.

Элина Лидина